Стой, молчи, слушай

Такие слова слышали, наверное, многие, совершая первые шаги в православном храме. В известной степени, внешний вид молящегося в церкви христианина действительно можно описать таким образом. Но коль скоро станет очевидным, что за внешней чинностью и благообразием могут скрываться рассеянность, скука, внутреннее отсутствие, не поднимется ли в душе сомнение в правильности самого богослужебного порядка? Непонятные слова церковного языка мало трогают сердце, невнятное пение хора, неразборчивые возгласы священников, пышные облачения и блестящее убранство, толкотня и перешептывания – все так и складывается, чтобы произвести в уме совсем нелестные мысли. (Один немецкий гость нашей семинарии не без иронии изобразил все участие прихожанина в церковной молитве легким кивком головы.) Казалось бы, простого евангельского слова и общего пения приличных духовных песен вполне достаточно для возбуждения религиозного чувства, и внешняя обрядность и атрибутика не имеют при этом большого значения. Почему же православные томят себя стоянием на службах, непонятных даже для них?

Ответ на это не будет неожиданным, и скорее всего, он будет не совсем понятным: православные учатся молиться в своих храмах. Но молитва, это живое и непосредственное обращение к Богу как к Милосердному Отцу, во всей своей простоте раскрытое, например, в «Отче наш», в церкви сковывается и регламентируется уставом, само личное обращение здесь подменяется пением хора и чтением чтецов. Разве такая «учеба» не производит охлаждение к предмету? Нет. Охлаждение может происходить только от окаменения сердца. Пусть редко, пусть мало, но падет взгляд на человека, стоящего в храме с полными глазами слез. Каковы бы ни были его личные причины, но общественное богослужение, во всяком случае, ему отнюдь не мешает, если не признать скорее, что наоборот, помогает молиться. Осмелюсь даже сказать, что в такой одинокой мытаревой молитве от смирения гораздо больше религиозного чувства, чем в экзальтированной общей радости и дежурных улыбках тех, кто по фарисейски думает, что молитва происходит от сознания своего собственного достоинства перед Богом.

Кто составлял чины служб, писал молитвы? Церковная история даст нам целый перечень имен святых мужей. Их слог наполнен чувством веры, евангельским смыслом, их такт – это крестное знамение, поклоны. Но в основе всего этого глубокое смирение перед Тем, к Кому обращена молитва. Некто по неразумию своему и суетному желанию отличиться истолковал слова Христовы о храме как «доме молитвы» (Мф. 21,13) в том смысле, что храм есть просто здание, в котором совершается молитва. Но в храме Иерусалимском (где Господь сказал это) не только произносились слова, в нем совершалось жертвоприношение. Да, тельцы, волы, козлы – все это потеряло свое значение со словами Христа: «Вот – кровь Моя нового завета». Однако и тут же было сказано: «Сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22, 19). Евхаристия, жертвоприношение Нового завета, есть центр богослужения, и храм становится домом Божиим не потому, что в нем произносятся известные обращения к Богу, а потому, что здесь Сам Христос являет Себя в святых дарах. Именно смиренным предстоянием этому великому таинству и можно объяснить внешние правила церковной молитвы.

Конечно, эти правила обязаны своим происхождением традиции монашеской, как и сам Богослужебный Устав (Типикон). Спокойное состояние души, необходимое для духовного созерцания, достигается в спокойном положении тела. Такие драматические элементы апостольского богослужения как воздеяние рук (1Тим. 2,8) сохранились только в действиях священника, а о таком обычае как овации, когда великому проповеднику св. Иоанну Златоусту рукоплескала вся церковь, и говорить не приходится. Вместе с тем, аскетизму православного богослужения чужды формы католического благочестия, вроде лежания на полу с распростертыми руками или продолжительные стояния на коленях (но не земные поклоны!). Sofia! Orthi^`! – «Премудрость! Прости!» (выслушаем премудрость, выпрямимся, подтянемся) – слова, которые звучат в особо важные моменты и характеризуют присущее православному богослужению сочетание внутреннего сосредоточения и внешней собранности.

Итак, мы учимся молиться о «едином на потребу», внимая словам святых людей, и учимся в смирении предстоять таинству евхаристического жертвоприношения, на котором Христос есть одновременно и Приносящий, и Приносимый (в духовном созерцании). Понимание церковнославянского текста приходит со временем. Хотя к этому нужно приложить и старание (впрочем, важно и редактирование текстов). Содержание богослужения часто постигается интуитивно, но важно благоговение, внутренне молчание. И пускай ум не смущается сознанием этого. Ведь и Сам Господь, совершая проповедь, часто говорил «имеющий уши да слышит». Ясно, что это сказано не просто о слухе, а об особом расположении к предмету проповеди. Церковная служба есть земная проповедь о небесном. Чтобы приобрести расположение к ее предмету нужно не просто стоять и не разговаривать языком, но не разговаривать и умом.

01.02.08.