Протоиерей Михаил Бобровский (1785-1848) – ученый славист и богослов

Священник Алексий Хотеев

Опубликовано: Россия и Беларусь: от века XIX  к веку XXI. Сборник материалов памяти И.В. Оржеховского. Брест. 2004. С. 135-147.

 

«Лекции Бобровского производят

впечатление спокойного,

авторитетного слова профессора,

давно и вполне овладевшего своей наукой».

                                           П. Жукович1

 

 

Биография и научное наследие прот. Михаила Кирилловича Бобровского (1785-1848), выдающегося ориенталиста, слависта и богослова, профессора Виленского университета еще нуждаются во всестороннем и глубоком исследовании. Нельзя сказать, что подобные попытки не были ранее предприняты. Уже во второй половине XIX в. о нем писались и научные очерки, и биографические воспоминания. Платон Жукович в статье «О профессорах богословского факультета Виленского университета в настоящем столетии» (Христианское чтение, 1888, Ч. I) дал характеристику научной деятельности проф. о. Михаила Бобровского в связи с его преподаванием в главной литовской семинарии. Павел Бобровский, племянник знаменитого ученого, с сыновней признательностью (после смерти его отца Иосифа дядя, Михаил, стал его опекуном и воспитателем) написал биографический очерк2. Также очень искренними и уважительными воспоминаниями о своем любимом наставнике и старшем друге поделился прот. Плакида Янковский в «Литовских епархиальных ведомостях» за 1864 г. (№1-2). Упомянем еще именную статью в «Критико-биографическом словаре писателей и ученых», М., 1895 г. На основании этих материалов главные факты биографии прот. Михаила Бобровского можно описать достаточно полно.

8 ноября 1785 г. в селе Волько (Бельский район неподалеку от Дрогичина) в семье униатского священника Кирилла Бобровского родился сын Михаил3. Известно, что о. Кирилл происходил родом из дворян и после своего вступления в духовное звание с 1780 по 1824 г. был настоятелем церкви с. Волько. Своими знаниями греческого церковного устава он отличался среди священников Брестской епархии. Эти знания о. Кирилл хотел приумножить и в своем сыне Михаиле, когда послал его за 6 верст на обучение в известную Клещельскую школу церковнослужителей. К тому же, прот. Антоний Сосновский, настоятель Свято-Никольского храма в Клещелях, приходился Михаилу крестным отцом и также был отменным знатоком славянского богослужения.

Для дальнейшего обучения тогда необходимо было поступать в школы, принадлежащие монашеским орденам пиаров, иезуитов или базилиан. Сначала Михаил в течение шести лет усваивает физико-математические, исторические и моральные дисциплины в дрогичинском пиарском училище. Там же он изучает немецкий язык. В 1803 г. Бобровский поступает в белостокскую гимназию, в которой три года проходит кроме общеобразовательных дисциплин курс греческого, латинского, немецкого и французского языков. Он закончил гимназию с серебряной медалью и с опытом преподавания в ее низших классах.

С открытием в 1808 г. главной литовской семинарии при Виленском университете Михаил Бобровский решает посвятить себя духовному званию и, получив рекомендацию от брестского официала Антония Тупальского, становится в ряды ее первых учеников. Учеба в главной семинарии во многом определила его дальнейшую судьбу.

Виленский университет и его учебный округ, образованные в 1803 г., находились под наблюдением князя Адама Чарторыйского (1770-1861), близкого друга императора Александра I. Убежденный польский патриот, князь хотел «сделать Польшу более живучей после ее смерти, чем она была при своей жизни», как говорит архиеп. Минский Антоний Зубко (1797-1884), выпускник литовской семинарии4. По мнению Чарторыйского, одной из причин многих польских бед было отсутствие польской национальной школы. Иезуитское образование, которое давалось юношеству на протяжении нескольких веков, производило больше рьяных католиков, чем польских патриотов. Освободить школу от влияния религиозного фанатизма было задачей Виленского университета. Его богословский факультет, преобразованный в главную семинарию, готовил высших клириков для римо-католических и униатских епархий России. Преподавание велось, в основном, на польском языке, но при этом оно, исполненное полонизма, было чуждо иезуитского обскурантизма и слыло в католических монашеских кругах, мягко говоря, через чур «философским». Особенно раздражала монахов возможность обучения в главной семинарии представителей белого униатского духовенства, которому образование открывало доступ к самым высшим должностям униатской иерархии вплоть до епископства.

Михаил Бобровский показал за годы учебы в Вильно отличную успеваемость. Воспитанники семинарии жили отдельно от студентов университета, носили особые сутаны и находились под постоянным надзором префектов (инспекторов). Богословские дисциплины они слушали в своем семинарском корпусе, а общеобразовательные предметы проходили вместе со всеми в университетской аудитории. Таким образом, семинаристам предоставлялась возможность глубже познакомиться с учебными курсами других факультетов. Бобровский удачно воспользовался этой возможностью. За четыре года учебы в главной семинарии (1808-1812) он был удостоен степени магистра философии от нравственно-политического факультета, денежной премии и степени магистра словесности (magister artium liberalium – магистр свободных наук) от филологического факультета и степени магистра богословия от богословского факультета. После завершения основного курса он еще в течение двух лет слушал лекции по правоведению на нравственно-политическом отделении. В 1814 г. совет университета пригласил Михаила Бобровского занять кафедру Священного Писания после выхода в отставку прежнего профессора ксендза Филиппа Голянского. 29 июня 1815 г. униатский виленский суффраган (викарий) еп. Андриан Головня рукоположил его в сан священника. В 1816 г. Бобровский становится асессором (заседателем) виленской духовной консистории, а в 1817 г. – брестским каноником (протоиереем).

Способности молодого ученого обратили на себя внимание университетского совета. В августе 1817 г. по решению университета и его попечителя Чарторыйского прот. Михаил Бобровский отбыл в командировку за границу для изучения библейской археологии и богословия. Не оставлена была без внимания также его любознательность к славянской литературе: совет поручил ему собрать материалы для сравнительного изучения славянских наречий. Бобровский путешествовал по университетам и библиотекам Европы в течение пяти лет (1817-1822). О своих успехах он старательно посылал отчеты в Вильно. В Dziennike Wilenskim за 1822, 1823 и 1824 гг. были опубликованы фрагменты его ученых записок5. Сначала молодой ученый познакомился с состоянием библейской критики в университетах Германии. Ученик прот. Михаила Бобровского о. Плакида Янковский так описывает дух еще нового тогда богословского направления: «Проф. Бобровский первый познакомил виленскую аудиторию с современным состоянием за границей так называемой библейской критики […] Это было рациональное направление, свойственное всем комментаторам (немецкой – А.Х.) школы, когда к Священным текстам относились как к почтенным памятникам глубокой древности, достойным предпочтительного изучения со стороны мыслителей, но, вместе с тем, подлежащим их беспристрастной оценке»6. После пребывания в университетах Германии Бобровский надолго останавливается в Вене, где изучает библейскую археологию и восточные языки: еврейский, арабский, сирийский и халдейский. Одновременно идут его занятия по славяноведению. Здесь он познакомился со знаменитым «отцом славянщины» Иосифом Добровским7, Варфоломеем Копитаром и Вячеславом Ганкой. В 1819 г. прот. Михаил Бобровский принимает участие на съезде славистов в Заре. Целью этого ученого веча было установление единых правил славянского правописания. К сожалению, на то время единым языком общения славянских ученых был только латинский, так же, как позже немецкий. Это собрание образованных языковедов могло служить только пособием для восстановления будущего славянского единомыслия. Далее на пути Бобровского были Далмация (Хорватия) и Венеция. В Риме он сделал описание славянских рукописей, находящихся в ватиканской библиотеке. Пробыв около года в Италии, ученый путешественник продолжил свою дорогу и поехал в парижскую Сорбонну. Здесь закончилось его знакомство с арабским языком под руководством де-Сасси.

Годы заграничной поездки расширили и углубили познания прот. Михаила Бобровского. Его способности были по достоинству оценены европейскими коллегами. Он получил почетные дипломы Римской академии древностей и Парижского азиатского общества. Слависты Добровский, Копитар и Ганка постоянно находились с ним в ученой переписке. Знакомство с графом Николаем Румянцевым, покровителем русского славяноведения, также завязалось у о. Михаила Бобровского за границей, во время их совместного пребывания в Германии. Слушая лекции знаменитых профессоров, изучая разные специальные сочинения в библиотеках, он овладел немецким, итальянским, французским и английским языками. Настоящим сокровищем было собрание древних рукописей, книг и копий редких памятников славянской литературы, которые приобрел Бобровский за время своего путешествия по Европе.

Возвращение прот. Михаила Бобровского в 1822 г. на кафедру родного университета было встречено присуждением ему степени доктора богословия. Профессор Бобровский снова принял на себя обязанность преподавания науки о Священном Писании и библейской археологии. Преподавательские нагрузки были очень большими. Из расписания учебных предметов, опубликованных в Dziennike Wilenskim за 1823 г., узнаем, что ему было поручено шесть раз в неделю, с 9 до 10 утра, учить Священному Писанию. В частности: в первом полугодии - дать введение и приступить к комментариям на книги Ветхого Завета с выборочным чтением оригинальных текстов великих и малых пророков, далее, руководить чтением отдельных псалмов Вульгаты, давая необходимые при этом пояснения; во втором полугодии - преподать основные правила священной герменевтики, т.е. толкования, и приступить к изучению Евангелия от Матфея по греческому тексту. Во втором полугодии ему добавлялось еще два раза в неделю, по понедельникам и пятницам (с 7 до 8 zrana), преподавать prawidla jezyka arabskiego по грамматике де-Сасси и pierwsze rozdzialy Alkoranu8.

В 1824 г. педагогической деятельности проф. Бобровского было положено неожиданное препятствие. Уже после первых его лекций после возвращения из-за границы появились недоброжелатели, которым не по вкусу пришлись смелые выступления ученого. Приверженность к языку оригинала в преподавании Священного Писания и отсюда критика в адрес латинского перевода Vulgata, соответствующий выбор пособий из книг нового экзегетического направления вызвали ропот в католических приверженцах устоявшихся традиций. Кроме того, прот. Михаил Бобровский был сыном униатского священника и потому не забывал о нуждах образования белого униатского духовенства. Им был составлен план преподавания богословских дисциплин как в главной, так и в епархиальных семинариях, предусматривающий особое изучение церковнославянского языка и богослужения9. Сторонники латинизации унии создали ему противную партию. В 1824 г. в Виленский учебный округ направляется следователь Николай Новосильцев. Подозрение правительства привлекают разные тайные общества, ведь некоторые из них имели политические цели, как, например, филареты, мечтавшие о восстановлении Польши в ее полном блеске. Профессора виленского университета, открыто симпатизирующие польской идее, были исключены. Вместе с проф. Иоакимом Лелевелем, известным польским патриотом и вдохновителем восстания 1831 г., пострадал и проф. о. Михаил Бобровский, причем пострадал без видимой на то причины, якобы для «пресечения вредного влияния, которое возымела противодействующая университетскому правлению партия» (как сказано в указе)10. Думается, что Новосильцев просто не захотел разбираться в интриге против него. Сам Лелевель говорит, что Бобровский был ни в чем не виновен, но стал жертвой обманщиков, которые при помощи обвинения в политической неблагонадежности хотели добиться удаления из университета талантливого и популярного профессора11. Его препроводили в Жировицы под бдительный духовный надзор.

Прот. Михаил Бобровский оказался в очень стесненных обстоятельствах. Ему не дали никакого приходского места или должности, и он должен был добывать себе средства для жизни только при помощи церковных треб. Положение несколько исправилось, когда о. Михаилу Бобровскому была, наконец, предложена должность вице-председателя брестской консистории, находившейся тогда в Жировицах, вместо его друга, прот. Антония Сосновского, переведенного в виленскую митрополичью консисторию. Превратности судьбы не сломили опального профессора окончательно. Он продолжает заниматься наукой: дописывает начисто дневник своего ученого путешествия по Европе, ведет переписку с академиком Кеппеном, радевшем об издании в Петербурге древних памятников славянской литературы. К сожалению, пожар от случайно оставленной свечи уничтожает готовый дневник и едва не портит ценнейшие книги и рукописи из личной библиотеки. Все эти потрясения повлияли на развитие у него нервной болезни, и теперь Бобровский не вполне мог владеть своей редкой памятью. Стараниями графа Румянцева, любителя славянских древностей, и ректора университета Пеликана Бобровский в 1826 г. возвращается в Вильно для преподавания Священного Писания и, особенно, славянского языка воспитанникам главной семинарии.

Приезд ученого профессора в главную семинарию оживил деятельность кружка ревнителей чистоты славянского языка и богослужения. Ведь одним из главных мотивов возвращения Бобровского в университет была назревшая необходимость серьезного изучения восточной традиции униатскими воспитанниками главной семинарии. Конечно, он был лучшей кандидатурой на такую преподавательскую должность. Начатый им в 1826 г. курс славяноведения в Виленском университете едва ли не был самым первым в России. Прот. Антоний Сосновский, член совета семинарии от виленской консистории, возглавил торжественные богослужения в семинарской Свято-Никольской церкви. Его сын, прот. Платон Сосновский, преподаватель пастырского богословия и церковного проповедничества и с кафедры, и с амвона говорил о возрождении славянской традиции в унии. Префект семинарии прот. Василий Лужинский, в обязанности которого входило обучение клириков греческому уставу, совершению треб и разрешению разных недоуменных вопросов пастырской деятельности, организовал хор, славившийся своим пением по всему Вильно. Прот. Михаил Бобровский стал в этом кружке ревнителей незаменимым консультантом, будь то вопрос о правильном чтении или деталях литургического священнодействия – он всегда давал на него ответ с исторической точностью. Многие ошибки, искажения в богослужебных книгах и обрядах, укоренившиеся в унии благодаря усилиям ордена базилиан, стали совершенно очевидными для воспитанников главной семинарии. Впоследствии эти знания помогут ее выпускникам положительно отнестись к восстановлению восточного обряда стараниями униатского митр. Иосифа Семашко.

В 1828 г. прием униатских клириков в главную семинарию при Виленском университете запрещается. Теперь две епархиальные семинарии в Жировицах (с 1828 г.) и в Полоцке (с 1806 г.), устроенные по образцу литовской семинарии ее прежними учениками, а теперь ректорами, инспекторами, преподавателями, должны были самостоятельно от какого-либо католического влияния готовить униатских священников. В том же году была выведена из подчинения католиков Греко-униатская коллегия в Петербурге. Польское восстание 1831 г. привело к закрытию Виленского университета. Главная семинария была преобразована в римо-католическую академию (в 1845 г. переведена в Петербург). Это восстание прот. Михаил Бобровский в своем письме к прот. Антонию Тупальскому называет «беззаконным и безумным конституционным неистовством, изменой»12. В 1833 г. ученый профессор окончательно оставляет преподавательскую деятельность и, собрав свою богатую библиотеку, переезжает на приход в село Шерешево под Пружанами, в Гродненской области.

Спокойное течение жизни на сельском приходе не увлекает прот. Михаила Бобровского в сторону от общецерковных нужд и научных занятий. Устроение семинарии в Жировицах, разъезды по Литовской епархии митр. Иосифа Семашко и еп. Антония Зубко не обходятся без общения с ученым протоиереем. «Отрадно было видеть, - пишет в своих воспоминаниях прот. Плакида Янковский, - каким вниманием и сочувствием окружали заслуженного мужа наши воссоединители-архипастыри, все до одного почитавшие в нем и своего наставника»13.

Движение к воссоединению униатов с Православием все более и более нарастало. В связи с этим, важно понять отношение самого Бобровского к унии. Однажды, еще в семинарской аудитории, в ответ на публичное замечание одного из своих учеников, что Русская Церковь есть схизматическая, он сказал: «Они ли, или мы схизматики, об этом Богу, а не нам, судить»14. Когда активные сторонники воссоединения стали принимать от униатских священников подписки с выражением согласия быть православными, тогда прот. Антонию Тупальскому, близкому другу о. Михаила Бобровского, было поручено с известной долей уважения и тактичности выяснить его мнение на этот счет. «Вы столько раз бывали в Риме, и даже там долго проживали, - осторожно начал Тупальский, - скажите же нам, профессор, правда ли, что в Риме и есть монополия спасения? – Не могу вам доложить, - ответил Бобровский, - так как на этой сделке, если она и существует, нет моей подписи»15. Далее продолжение этого разговора уже не имело смысла. В письмах прот. Михаила Бобровского к разным лицам можно прочитать, что существование или падение литовской унии, он считал делом Промысла Божия. В одном из писем читаем: «Подписка на воссоединение, данная епископами, возвещает, что уже пробил последний час унии. Дело священников повиноваться своим пастырям, которым верховная власть вверила свое стадо. […] Добровольный переход в Православие вовсе не означает нарушения веротерпимости. Ответ Богу дадут только те, которые принуждают к перемене религии простых людей или корыстными видами, или обещаниями, или подстрекательствами»16. Сам Бобровский сначала не был настроен активно участвовать в деле воссоединения, готовый умереть в том же исповедании, в котором родился, однако впоследствии относился к этому делу явно с охотой, поддерживая мирное и спокойное решение униатского вопроса. Еп. Антоний Зубко во время своих пастырских объездов епархии использовал общество Бобровского для убеждения священников в необходимости воссоединения, которое негласно предлагал: «При объезде моем некоторых уездов, я брал с собой знаменитого в то время прот. Михаила Бобровского. […] Он подтверждал своим авторитетом мое учение и руководил священников в практическом исполнении греческих обрядов»17. Таким образом, вполне естественно, что имя знаменитого ученого находится в числе подавших свои подписки за воссоединение с Православием18 и в числе участников торжественной службы по этому поводу 3 сентября 1839 г. в Вильно.

Прот. Михаил Бобровский и в Шерешове не оставлял своих занятий славистикой. Он внимательно изучал имеющиеся в его распоряжении рукописи, готовил очерки по истории книгопечатания в Литовской Руси и истории Церкви у славян, вел научную переписку с учеными знаменитостями. Каждый праздничный и воскресный день Бобровский произносил в своем храме безыскусные проповеди на народном языке. От современников не укрылись также его любовь к цветам, добродушие и притягательность в общении. В 1841 г. он был назначен Пружанским благочинным. Последние годы жизни о. Михаил Бобровский отдал с особой заботой на образование своих племянников, один из которых, Павел Бобровский, станет впоследствии благодарным его биографом. 21 сентября 1848 г. ученый профессор и добрый пастырь внезапно скончался от эпидемии холеры.

Следует сказать еще несколько слов о научном наследии прот. Михаила Бобровского. Охарактеризуем по порядку его труды по богословию, ориенталистике и славяноведению.

Виленский университет командировал Бобровского за границу для углубленного изучения библеистики. Впоследствии, будучи преподавателем Священного Писания на университетской кафедре, он подготовил издание на латинском языке капитального ученого труда по библейской археологии австрийского ориенталиста Яна (Ioannis Iahn. Archeologia Biblica. Vilnae. Т.I – 1829. Т. II –1836). Еще одним учебным руководством также на латинском был его собственный курс о правилах толкования Библии «Hermeneutyka» (Vilnae. 1829). В своих первых лекциях после заграничной поездки Бобровский сразу отдает предпочтение тем исследователям, которые знают восточные языки, делают критический и сравнительный анализ оригинала при помощи древних переводов. В этом отношении характерна его речь «Представления о Боге в первой книге Моисея», произнесенная на годичном акте университета 1823 г19. Очень важно, чтобы ученики овладели самостоятельными навыками толкования. Прот. Плакида Янковский вспоминает: «Проф. Бобровский имел счастливую мысль завести на своих уроках очередное толкование подлинных библейских текстов самими учениками, причем каждому из них заранее назначались особенно важные в герменевтическом отношении места Священного Писания и указывались вспомогательные источники. Каждый подобный публичный опыт был для воспитанника чем-то вроде пробной лекции, для которой сберегал он все свои средства. Здесь, конечно, находили полное применение: и правила герменевтики, и критический свод древних рукописей и вариантов, и исследования археологов, и завсегда высоко-поучительные объяснения святых отцов, и многословные толкования старинных комментаторов, и теряющиеся в эрудиции, иногда таки и не напрасно потраченной, гипотезы комментаторов новейших. Да и внутреннему чувству, и проявлениям индивидуального духовного настроения, оставалось притом довольно простора. Не удивительно же, что молодые люди наперебой соревновались между собой, желая выказать в этих случаях, весь запас своей недавней начитанности, которую неумолимый профессор всего чаще разбивал в прах хладнокровными замечаниями вроде: – «текст ясен; – фраза, представляемая загадочною, была в своё время самою обыкновенною, – следует её только поставить удачно; – толкование слишком затейливо, чтобы могло быть верным; – Священное Писание, как книга всех времён, запечатлено вселенским характером величественной простоты; – все библейские сравнения и метафоры заимствованы от предметов наглядных; – мы не в области философии; для нас вера и заслуга параллелизм; – гипотезы конечно легче истории: к несчастью сбывшиеся уже пророчества нужно объяснять исторически; иначе являемся не только плохими комментаторами, но и лжепророками»20.

Знания Бобровским восточных языков имели прикладное значение для более глубокого изучения Священного Писания. Однако применение этих знаний было возможно и в более широком контексте. В своем реферате «Исторический взгляд на книжный язык арабов и на литературу сего народа», читанном на литературном собрании Виленского университета в 1823 г., проф. о. Михаил Бобровский между прочим сказал, что знание арабского языка приносит большую пользу и для толкователя Священного Писания, и для историка, и для философа, и для астронома, и для врача. Этот язык изобилует образными оборотами речи и богат различными оттенками значения слов, в чем есть сложность изучения арабского. Но выгоды от овладения им с лихвой вознаграждают терпеливого и настойчивого. Богослов видит язык древний и пребывающий неизменным на протяжении многих веков. С его помощью можно объяснить некоторые слова Писания, которые только один раз встречаются в священном тексте. Им можно уточнить словарь родственного древнееврейского языка. Изучающий христианскую догматику тем вернее обличит заблуждения ислама, чем более вникнет в оригинальный текст Аль-Корана. Историк найдет на арабском языке многочисленные восточные летописи современные западным источникам и сверит их друг с другом. Многие знания распространялись от арабов в Средневековую Европу через Испанию, будь то описания болезней и способов их лечения, философские трактаты греческих классиков, уже тогда имевшиеся в арабском переводе, или сочинения восточных астрономов и математиков. «Желать бы надлежало, чтобы и наш университет, подобно другим, имел у себя своего профессора для изучения языков восточных. Под руководством такого наставника…земляки наши могли бы воспользоваться означенными выше выгодами (от изучения языка арабского – А.Х.)», - заканчивает свою речь о. Михаил Бобровский21. Это выступление носило вполне программный характер и было кратким планом будущего учебного курса. Таково было правило университета, чтобы кандидат на профессорскую кафедру предоставлял учебный план своего предмета. Таким образом, Бобровский обнаружил значительные познания в области востоковедения и стал едва ли не первым преподавателем арабского языка в Вильно.

Но особенным призванием прот. Михаила Бобровского было славяноведение: славянской литературе посвятил он большую часть своих научных трудов. Будучи преподавателем Белостокской гимназии еще до поступления своего в Виленский университет, Бобровский не преминул воспользоваться близостью Супрасльского монастыря, библиотека которого располагала богатым собранием древних славянских рукописей и старопечатных книг. Здесь он проводил все свое свободное время в изучении редких библиографических экземпляров. В его распоряжении были печатные издания Евангелия (Вильно, 1575; Львов 1644; Почаев, 1780), Октоиха и Постной Триоди (Киев, 1629), Служебника (Киев, 1620) и другие книги православных и униатских типографий, среди которых, конечно, издания Супрасльской типографии. Внимательное чтение этих памятников натренировало критический ум будущего знаменитого слависта. В это время Бобровский увлекается судьбой московских печатников Ивана Федорова и Тимофея Мстиславца в типографии Григория Ходкевича в Заблудове. Он описал их деятельность в Заблудове, Львове и Остроге, а также предпринятые московскими справщиками издания.

Во время своего заграничного путешествия прот. Михаил Бобровский сделал много копий и описаний древнейших рукописей славянских в библиотеках Праги, Вены, Рима и Парижа. Это было главной ученой его заслугой. После возвращения в Вильно о. Михаил Бобровский делает важное открытие: в 1823 в библиотеке Супрасльского монастыря он обнаруживает славянскую рукопись XI в. Этот памятник был современен древнему Туровскому Евангелию и представлял собой Четью-Минею. К сожалению, дальнейшая судьба «Супрасльской рукописи» нам не известна, сохранилась только ее копия22. Эта находка, в частности, помогает сделать вывод о том, что Четьи-Минеи появились на Руси раньше Пролога. Прот. Михаил Бобровский познакомил любителей славянской литературы с еще одним древним памятником, обнаруженной им в Ватиканской библиотеке под № 7019, - «Хроникой Далматской» (XI или XII в.)23. Все эти опыты знакомства с древними славянскими рукописными и печатными книгами позволяли Бобровскому безошибочно, по одному внешнему виду, определять время и место создания литературного памятника. Остается только сожалеть, что его курс славянской библиографии, читанный студентам Виленского университета в 1826-1829 гг. так и не был издан.

В 1825 г. в «Вестнике Европы» было опубликовано сочинение диакона Матфея Совича «О незнании славянского книжного языка в Далмации» - перевод и примечания проф. о. Михаила Бобровского. Публикация этого труда хорошо характеризует вкусы не только автора, но и переводчика. Незнание славянского языка приводит к его пренебрежению и искажению – доказывает Сович. Между тем, Священное Писание есть откровение воли Божией о человеке, выраженное в слове. Это слово (текст) несет в себе отпечаток вечности, и поэтому оно должно передаваться из поколения в поколение неизменным. Грамматические правила славянского языка, таким образом, тоже должны быть неизменными. Если же допустить сюда влияние языка разговорного, то священный текст будет изменяться постоянно. Однако, необходимость критического переиздания древних богослужебных книг ставит нелегкую проблему: в имеющихся рукописях есть многочисленные ошибки, допущенные переписчиками в разное время. Исправление ошибок требует соответствующих знаний от редактора-издателя. Но как ему быть, когда не хватает ни сколько-нибудь достойных словарей, ни грамматик, ни пособий. По этой причине нужно очень осторожно исправлять богослужебные книги, чтобы язык простонародный не изгнал совсем языка столь древнего и священного, который из глубины веков питался самыми высокими и чистыми порывами народной души. В примечаниях прот. Михаил Бобровский поправляет мысль автора, что глаголический алфавит, который как тогда, так и теперь употребляется хорватами-католиками, был изобретен бл. Иеронимом24. Кроме того, он развивает мысль автора, что употребление латинского алфавита в обыкновенной письменности привело к порче славянского языка в Хорватии: «Почти такое же неудобство произошло и в польском языке от принятия азбуки латинской. Ее, однако, старались приспособить к свойствам (польского – А.Х.) произношения…отсюда-то некоторое несходство, неточность в начертании выражений, что в позднейшие времена было поводом к столь многим спорам о правописании»25. В конце прот. Михаил Бобровский добавляет свои мысли о судьбе славянского языка в Литве: «Язык первобытный славянский обязан был греческому как буквами, так и всем своим составом. Он образован переводами греческих творений – Священного Писания, книг богослужебных, святых отцов Восточной Церкви – образован летописью Нестора и его продолжателей, будучи как бы посвящен богослужению, он приобрел себе права на первенство, на уважение и на бытие прочное.

Он, однако, не остался свободным от изменений. У нас не обременяли его чуждыми буквами, ибо в наше только время видим примеры, что для любопытных читателей (польских – А.Х.) журналов славянские выражения печатаются письмом латинским. Со всем тем влияние родственных наречий, недостаток хороших азбук, грамматик и словарей, отсутствие критики благоразумной, неуважение к греческому обряду (в Речи Посполитой – А.Х.), не говоря уже о других, были слишком сильными причинами порчи и едва не совершенного истребления между нами родного языка предков наших.

Когда в дипломатические дела Литвы и в ее суды введено было наречие белорусское, когда Скорина перевел на то же наречие книги Священного Писания, Корона (Польская), взяв перевес над Литвою, начала употреблять преимущественно и язык польский, когда по причине возникшего соревнования между разными исповеданиями, начали писать книги полемические, поучения, катехизисы и другие духовные сочинения, то на белорусском наречии, то на малорусском, то на червонорусском (галицком – А.Х.) с примесью польского, когда, наконец, соображаясь с живыми наречиями, не исключая и российского, начли ревностно исправлять древние переводы Священного Писания, творений святых отцов и книг богослужебных, переделывать летопись Нестора, восстанавливать жития святых, поучения Кирилла Туровского и другие, тогда каким переменам не подпал язык древний? Какое разительное несходство между правописанием и выражениями в рукописях древних и в новых, их копиях, также в первых печатных изданиях и в новейших?

Неуважение к Греческому обряду (в Унии – А.Х.) породило пренебрежение к языку славянскому и совершенное о нем нерадение; дошло даже до того, что он едва в хоре монастырей и в клире церквей нашел себе приют и убежище.

До времени Зизания и Мелетия Смотрицкого не было ни азбуки, ни грамматики. Научиться читать по Псалтири или по Часослову, значило уметь достаточно по-славянски. Только в нач. XVII в., при помощи порядочной «грамматики» Смотрицкого (однако же не чуждой примеси живых наречий) принялись издавать исправнейшие книги Священные и богослужебные, но редко вводили в училища славянский язык и его грамматику»26. Далее Бобровский говорит о необходимости подготовки и издания сравнительного словаря славянских наречий. Жизнь и труды этого ученого мужа подготовили материалы для достижения поставленных целей и воспитали многих и верных его последователей.

 

 

26. 06. 2003    

 

Назад к списку