"Польские провинции" России накануне войны 1812 года в "Воспоминаниях" французского дипломата Эдуарда Биньона

Священник Алексий Хотеев

Барон Луи Пьер Эдуард Биньон (3.01.1771—6.01.1841) накануне войны 1812 г. был французским резидентом в Варшаве, а во время войны занимал должность комиссара в правительственной Комиссии Великого княжества Литовского. О периоде своего пребывания в Герцогстве Варшавском он оставил «Воспоминания», в которых описал финансовое, военное и культурное состояние Польши, дал характеристику ее министров и уделил много места описанию внешней политики Франции, России и Пруссии. Поскольку в обязанности дипломата входило наблюдение за передвижениями русских войск у границы и за настроениями среди жителей пограничных губерний, Биньон оставил много замечаний о белорусских землях. Хотелось бы обратиться к анализу его сообщений.

Одним из первых биографов Биньона был известный историк французской революции Франсуа Минье. Его «Историческая заметка о жизни и деятельности Эдуарда Биньона» (изд. 1848 г.) стала руководством для последующих энциклопедических статей. Интерес к личности французского дипломата обусловливали в значительной степени его исторические сочинения по истории революции и правления Наполеона. Первым издателем воспоминаний Биньона о польских делах в 1861 г. был французский барон Альфред Эрнуф, по его изданию в 1862 г. в Кракове был сделан первый польский перевод. В 1913 г. профессор Виленского университета Януш Ивашкевич подготовил новое польское издание мемуаров Биньона в двух томах под названием «Польша в году 1811 и 1813».

Воспоминания дипломата в первый период его пребывания в Варшаве охватывают время с декабря 1811 г. до начала июня 1812 г. Написаны они были автором, по всей видимости, после 1831 г. отчасти по памяти, отчасти по копиям рапортов, составленных в Варшаве [3, s. 9]. От своего правительства он имел четкие инструкции, относящиеся к гражданской сфере, как то проблема ликвидации долгов Варшавского герцогства перед Францией, и к военной сфере — обеспечение фортификационных работ, наблюдение за передвижениями русских войск у границы, подготовка военных карт и статистики [3, s. 44, 156]. Для выполнения своей задачи Эдуард Биньон поддерживал доверительные отношения с польскими министрами, военноначальниками, литераторами, вел переписку с представителями элиты на «литовской» стороне, содержал обширную шпионскую сеть. К полякам он испытывал нескрываемую симпатию и глубокое сочувствие к их стремлению восстановить свое независимое государство. Он воспринял польский взгляд на возрождение былой Речи Посполитой, раздел которой, по его собственному признанию, «наполнял его душу отвращением, которое с годами возрастало все больше и больше» [3, s. 16]. Вращаясь среди представителей высших классов, Биньон обращал мало внимания на положение простого народа. Лишь мимоходом он замечал бедствия польского крестьянства, которое страдало от голода, в то время как шляхта, имея полные амбары, отнюдь не стремилась к жертвам человеколюбия [3, s. 145]. Понятно, что в то время французский дипломат не понимал отличие жителей «бывших польских провинций» от настоящих поляков, замечал настроение только привилегированного сословия шляхты, которую он считал польской массой. Это его польское пристрастие нужно иметь в виду при чтении его «Воспоминаний». Однако то, что ослабляет значение Биньона как историка, усиливает его значение как действующего лица реальных событий, как выразителя определенных настроений, сильных среди польских политиков, готовых вступить в войну против России за возвращение утраченных территорий [4, s. 182—183]. Кроме того, интерес представляют его свидетельства, эмоциональные подчас оценки, которые позволяют почувствовать атмосферу того времени, посмотреть на обстоятельства с точки зрения враждебной России стороны.

Много внимания Эдуард Биньон уделил внешней политике императора Александра I. Он отмечал волнения поляков, что политика России имеет угрожающий для герцогства Варшавского характер, что в начале 1811 г. готовился с ее стороны внезапный удар по тайной договоренности с Пруссией [3, s. 42—43, 98]. Хотя Биньон не опровергал целиком эти слухи, он указывал, что опасность оказалась слишком преувеличенной, что император Александр I не стремился начать войну первым. В действительности по обе стороны польской границы принимались идентичные меры: противники зорко следили друг за другом, Наполеон был даже более подготовлен к конфликту [3, s. 52—53]. Вообще поляки легко поддавались военным слухам и доверяли больше обобщенным суждениям, чем конкретным фактам. Например, Биньон вспоминал, как появление в Бресте российского отряда, офицеры которого говорили якобы о следовании на Польшу, так устрашило польскую администрацию в Тересполе, что она, забрав все кассы, бежала в Седлец, хотя на самом деле произошла простая смена нескольких батальонов брестского гарнизона [3, s. 79]. По свидетельству французского резидента, поляки не могли держать свои мысли в русле действительности. Его агенты, — сновавшие по западным губерниям России акробаты, учителя, артисты, музыканты, врачи, бродячие монахи [5, s. 54], — охотно сообщали о массах военных, но опускали конкретные подробности о составе русских полков и батальонов. Вместо этого, случалось, что агенты доносили не то, что видели своими глазами, а некие «романсы собственного сочинения», как прокомментировал один знакомый Биньону генерал: «У нас никто не видит дерева, потому что всегда видим только лес» [3, s. 51]. Со временем Эдуард Биньон сумел призвать к порядку свою агентуру, хотя по-прежнему находились люди, бравшие деньги за ничего не стоящие сведения, и было только два случая, когда «люди доброй воли» возвратили деньги, не сумев достичь поставленной цели [3, s. 52].

Неоднократно пишет Биньон о стараниях Александра I укрепить свое влияние в «польско-российских провинциях». Главным средством здесь было обещание восстановить Польское государство в его возможной целостности и обсуждение проекта Михаила Клеофаса Огинского [3, s. 46—50, 77]. Все эти планы французский дипломат считал несбыточными, и отмечал, что среди «литвинов» находились люди российской ориентации, которые верили в разные обещания, в частности, в Виленской и Гродненской губерниях [3, s. 46, 137—138]. Однако есть все основания полагать, что намерение Александра I возродить Польшу под своим скипетром, которое он осуществил в 1815 г., было его давней мыслью, прошедшей в своем развитии определенные стадии [2, с. 67—68]. Как видимое движение в этом направлении было воспринято уравнение налоговой системы бывших польских областей с системой центральных губерний России, согласно Указу 18 декабря 1811 г. [5, s. 55]. В качестве еще одной экономической меры по привлечению расположения привилегированного сословия со стороны правительства можно назвать упомянутое Биньоном предложение дешевых колониальных товаров английского импорта в «польско-российских провинциях». Дело доходило до того, что по разным сторонам Буга разница цен доходила до 50 %. Также дело обстояло и с ценами на хлеб: в Польше они росли, а на территории Литвы и Беларуси падали [3, s. 47]. Конечно, кроме экономического противостояния имело место и идеологическое. Эдуард Биньон вспоминал, что российская сторона указывала полякам на сохранение их прав и обычаев в Российской империи, мол, там и должно сохраниться полякам, где пребывают неизменными их права и обычаи [3, s. 76]. Более того, чтобы укрепить симпатии польской шляхты, в сентябре 1811 г. в правительственном «Курьере Литовском» был опубликован Указ императрицы Екатерины II о правах и привилегиях российского дворянства. В качестве еще одного упрека в адрес политики Варшавского герцогства российская сторона ставила на вид правление саксонского короля, т.е. указывала на призрачность польской независимости под государем-немцем. В ответ на это Биньону осталось сожалеть, что Наполеон не объявил польским королем себя самого [3, s. 78]. Однажды король Фридрих-Август признался французскому резиденту: «Удивительная это земля: во мгновение ока она выставляет солдат и даже крепости, жалко только, что не выдает деньги» [3, s. 92]. Очевидно, польский патриотизм должен был с лихвой покрыть финансовую несостоятельность страны. На те же чувства возлагались надежды и на российской стороне границы, как говорилось в последствии в воззвании временного Литовского правительства: ««Все поляки белорусские и литовские — родственники и должны быть одушевлены одними и теми же благородными и высокими чувствами» [1, с. 107].

Биньон, конечно, довольно скептически оценивал результаты российской политики в «бывших польских провинциях». Про-польски настроенная молодежь переходила границу, чтобы служить простыми уланами в польских полках. Среди молодых людей находились те, кто получил одобрение своих родителей, и те, кто шел наперекор родительской воле [3, s. 99, 140]. Конечно, ярким примером был 28-летний Доминик Радзивилл, который, несмотря на то, что на его имения в России был наложен секвестр, оставался на должности полкового командира в польской армии, надеясь возвратить свои владения вооруженной рукой. Поскольку дезертирство поляков из русской армии и западных губерний было весьма заметным, Россия закрыла свою границу, что, однако, не всегда мешало желающим перебежать на польскую сторону, действуя если не паспортами, то рублем [3, s. 140]. Во всем этом Биньон видел проявление того горячего чувства, которым вопреки настоящим шпионам, являвшимся в Польше под видом патриотов, пылали поляки в провинциях, подчиненных России [3, s. 100].

Нельзя не упомянуть также о чрезвычайно распространенном, согласно Эдуарду Биньону, среди поляков мнении, что русские не являются настоящими европейцами, что Россия должна возвратиться к своей первоначальной дикости и варварству [3, s. 100—101]. Поводом для таких мнений были пожары на Украине и Волыни, в которых польские обыватели обвиняли само российское правительство, которое готовилось таким образом к «варварскому» ведению войны. Французский дипломат дополнял, что именно Франция действовала на «варваров» благотворно: в некоторых русских полках прекратили бить солдат палками, стали говорить о долге перед Родиной, национальной гордости и независимости [3, s. 149—148]. В «Курьере Литовском» был опубликован «катехизис» русского солдата, составленный из руководства А. Суворова [3, s. 149].

Конечно, эти и многие другие суждения французского резидента в Варшаве следует воспринимать критически. Дух польского патриотизма и вражды к России сильно затемняет в его воспоминаниях четкую информацию. Они доносят до нас слухи и настроения польского общества, которые можно кратко выразить словами польских дам накануне кампании 1812 г.: «Одна только Франция любит нас: посол дает нам балы зимой, а император весной подарит нам (возрожденную — А. Х.) Польшу» [3, s. 158].

1 Воззвание Временной Комиссии Великого Княжества Литовского к гражданам Белой Руси 21 июля 1812 года // Сборник Императорского Русского Исторического Общества. / Ред. К. Военский. — СПб.: Типография А.Ф. Штольценбурга, 1909. — Т. 128. — 587 с.

2 Шильдер, Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование в 4 томах / Н.К. Шильдер. — СПб.: Издание А.С. Суворина, 1905. — Т. III. — 560 с.

3 Bignon, Edw. Polska w r. 1811 i 1813 w 2 tomach/ Edw. Bignon. — Wilno; Tow. “Kurjer Litewski”, 1813. — T. I. — 166 s.

4 Historia Polski w 2 tomach/ Dlugoborski W., Kieniewicz S. — Warszawa: Wydawnictwo Naukowe, 1958. — T. II. —Cz. II. — 502 s.

5 Iwaszkiewicz, J. Litwa w roku 1812 / J. Iwaszkiewicz. — Krakow — Warszawa: Druk W.L. Anczyca i Spolki, 1912. — 442 s.