Взгляды Е.Ф. Карского на белорусский язык и культуру

Переиздание в 2006 – 2007 гг. капитальной работы Евфимия Федоровича Карского (1860-1931) «Белорусы» возвращает заслуженное внимание к несколько подзабытому наследию известного больше по учебникам академика-слависта. Знакомство с этим трудом, справедливо относящимся к «золотому фонду» белорусоведения, показывает, какой большой вклад сделал Е. Карский в белорусскую этнографию. Хотя сам он и не был в собственном смысле слова этнографом, но лингвистом, и рассматривал отражение народного быта только в произведениях словесности, его взгляды на белорусский народ, его язык и культуру отличаются всесторонностью, объективностью и последовательностью. Следует сказать, что они неверно интерпретируются в учебниках, будто в работе Е. Карского «убедительно доказано, что белорусы являются отдельным этносом со своим языком и культурой»[1]. Из труда ученого действительно могут кем-либо извлекаться подобные доказательства, но контекст их совершенно иной: Е. Карский был из представителей т.н. «западнорусизма», концепции, которая включала в единый русский народ и великорусов, и малорусов, и белорусов в качестве народностей. Знакомство с собственными взглядами ученого легко развеет подозрения, что он находился под давлением официоза, скрывал из политических соображений свои мысли или колебался в своих выводах. Кроме того, приверженность академика Е. Карского концепции западнорусизма придает определенный вес самой концепции, делает ее достойной внимания любого интересующегося историей белорусской этнографии.

В биографии Е. Карского[2] интересно то, почему он посвятил 38 лет своей ученой деятельности изучению белорусского народа и его языка. Уроженец Гродненщины из семьи церковнослужителя, начальное образование – приходская школа, затем Минская духовная семинария, Нежинский историко-филологический институт, должность преподавателя 2-й Виленской гимназии, затем преподаватель, декан, ректор Варшавского университета – большая часть жизни ученого связана с Западным краем Российской империи. Нужно еще прибавить интерес к белорусскому языку и народному быту во время этнографических поездок. Все это - следствие искреннего желания послужить делу народного просвещения. Сам белорус, знакомый с детства со всем белорусским, Е. Карский был выразителем того научного направления, которое по слову известного русского этнографа А. Пыпина, руководствовалось любовью к народу и одним стремлением найти историческую истину[3]. По замыслу автора «Белорусы» должны были раскрыть перед просвещенным взором путь к распространению знаний, который был бы сообразен силе, вкусам и народным обычаям[4].

Научные заслуги Е. Карского признавались деятелями белорусского национального возрождения и до и после октябрьского переворота 1917 г. Однако его «академизм» не был по вкусу новой белорусской интеллигенции. Ученого обвиняли в тенденциозности, даже реакционности. Известный политический деятель того времени Я. Лёсик писал о работе Е. Карского: «Кніжка гэтая цікавая; шмат прынясе карысці кожнаму інтэлегентнаму беларусу, але, чытаюўы яе, трэба памятаць, што аўтар усё яшчэ глядзіць на беларускую мову, як падмову маскоўскага языка. (…) Праф. Я. Ф. Карскі – з навукі прыхільнік маскоўскага цэнтралізму»[5]. С другой стороны, сам ученый достаточно резко отзывался о новом национальном белорусском движении, замечая его стремление отделить «белорусов от великорусов»[6], невысоко ставил таланты некоторых современных ему белорусских писателей, называя их поэзию «ноющей»[7], указывал, что крайние руководители возрождения намеренно удаляют белорусский язык от русского литературного и т.д.[8] Нет ничего удивительного, что ученому с последовательными научными принципами не нашлось места среди местных деятелей культуры нового времени, хотя он строго осудил сепаратизм БНР, с надеждой принял провозглашение ССРБ и выступал за скорейшее возвращение западной Белоруссии[9]. В 1920 г. Е. Карский был вынужден оставить Минск и до конца своих дней работать в Петрограде.

Ученый много сделал для белорусской этнографии: сам участвовал в собирании материалов, как филолог писал рецензии на сборники фольклора, общался с собирателями и исследователями народной словесности П.В. Шейном, М.Я. Никифоровским, Е.Р. Романовым, П.В. Владимировым и др. Специализируясь в славянской филологии, Е. Карский знал классические языки древнегреческий и латинский, а также древнееврейский, владел польским, немецким, обращался к литовскому, латышскому[10], и другим языкам. Широкой известностью пользовались его учебники по русскому языку и церковнославянской грамматике (19 изданий), однако звание академика ему было присвоено в первую очередь за исследования по белорусскому языку. Суммой всех его работ в этой области стали 7 выпусков «Белорусов». Первое издание было при жизни автора (с 1903 по 1922 годы). По мере выхода книг ученый вносил нужные дополнения и поправки. Второе издание вышло в советское время в Москве: был издан только 2 том «Белорусов» («Язык белорусского народа»), 3 части в двух книгах (1 выпуск – М., 1955, 2-3 выпуск – М., 1956). Текст был отредактирован в том смысле, что авторские слова «белорусское племя», «белорусское наречие», «западнорусское наречие» заменены соответственно на «белорусский народ», «белорусский язык», «западнорусский язык». В период суверенитета было предпринято новое издание «Белорусов» в серии «Беларускі кнігазбор» по-прежнему в усеченном виде. Сюда вошли 5 глав I тома и фольклорные материалы из III тома. Авторы предисловия утверждали, что исследования Е. Карского «самі сабой гаварылі пра нацыянальную адметнасць і неабвержную самабытнасць беларусскага народа і яго мовы»[11]. Показательно, что в издании нет 6 главы I тома, где говорится о воссоединении белорусов с общерусской жизнью, о сохранении внутренних связей между частями русского народа и об их взаимном родстве. Наконец, в 2005-2007 годах произошло переиздание всех выпусков «Белорусов» в 3 томах, причем основой для II тома послужило издание советских времен с его исправлениями.

Исследования Е. Карского имеют историческое значение в первую очередь потому, что в них по языковому признаку описывается территория проживания белорусов в нач. XX в. Так фиксируется их положение на определенном историческом этапе накануне больших социальных потрясений. Здесь есть та особенность, что к белорусам исследователь относит только тех, кто говорит на белорусском языке, те же, кто проживает в смешанных областях, хоть по происхождению и белорус, но на своем языке не говорит, к белорусам не причисляется[12]. Таким образом, описание дается по фактическому признаку. Белорусская речь достаточно отличается от литовской, чтобы без труда провести языковую границу на севере. От поляков на западе белорусов отличает отсутствие носовых гласных звуков, полноголосие, нет шипящего rz после согласного (польск. brzeg – берег), «ж» вместо dz (miedza-межа) и «ч» вместо c (noc-ночь). На юге граница с малорусами определяется по произношению «е», «и» - у белорусов оно мягкое (бел.: ведзешь, мілы – малор.: вядэш, мылы), также у них мягкие «дз» и «ц», твердое «р». На востоке белорусы отличаются от великорусов мягким «дз» и «ц» на месте мягких «д» и «т» (дзеці – дети), «ў» (быў, прасіў), удвоение «л» перед j (Ілля) и другими фонетическими признаками. Сюда же добавляются различия этнографические: белорусский тип одежды, своя поэзия, мировоззренческие особенности. На этнографической карте, составленной Е. Карским, северная граница белорусских говоров простиралась за Себеж и Невель, на западе за Вильну, Гродно и Белосток, на юге за Пружаны, Мозырь, Городню и на востоке до Брянска, Дорогобужа и Ржева. Можно заметить, что на юге этнографическая граница Е. Карского проходит севернее современной государственной границы, не включены Брест, Пинск, а на востоке и северо-востоке она простирается значительно дальше вглубь России.

На границе с поляками белорусы именовали себя «русь»[13]. Литовцы и латыши именуют белорусов «гудами»[14]. Украинцы называли белорусов «литвинами»[15]. На востоке великорусы говорили «полехи»[16]. Белорусских переселенцев по экономическим причинам называли «горюны» (ради горя и нужды)[17] и «дольники». В северной части былой Витебской губернии белорусов называли «гецыками» за приставное «г» («гето» - это) и «ц» вместо «ч»[18]. Известно было там же название «цвякунов»[19]. Сами белорусы до нач. XX в. не называли себя «белорусами». «Простой народ в Белоруссии не знает этого названия, - пишет ученый, - на вопрос: кто ты? простолюдин отвечает: - русский, а если он католик, то называет себя либо католиком, либо поляком; иногда свою родину назовет Литвой, а то и просто скажет, что он «тутэйшый» - здешний, конечно, противополагая себя лицу, говорящему по-великорусски, как пришлому в западном крае»[20].

В своем этнографическом описании приводит Е. Карский также важные статистические данные. Он подсчитал количество белорусов, за исключением выселившихся за пределы своей родины в Сибирь и др. На 1903 г. получилось ок. 8,5 млн. человек. Большинство из них – православные. В городах и больших местечках до ¾ жителей – евреи[21]. Согласно данным из «Виленского календаря» за 1903 г., приводимых Е. Карским, православных в 6 белорусских губерниях было свыше 5,6 млн., католиков – 3, 3 млн., иудеев – 1,6 млн., старообрядцев – 184 тыс., протестантов – 127 тыс. [22]

Белорусский народ ученый называет «племенем», «народностью», а язык – «наречием». Например, говоря о литовском периоде западнорусской истории, Е. Карский пишет: «С этого времени кладется прочное начало той русской народности, которая до сих пор известна под именем белорусской. Сам язык ее, уже вполне сложившийся к этому времени в главных особенностях, может быть назван белорусским»[23]. Как известно, одним из первых обратил внимание на особенности белорусской речи русский филолог К. Калайдович в 1822 г. в статье «О белорусском наречии». Е. Карский сознательно придерживался такой терминологии: «Белорусская речь есть одно из великорусских наречий, равносильное северновеликорусскому и южновеликорусскому», - говорил ученый в тезисах своего магистерского диспута[24]. Можно встретить утверждение, что Е. Карский следовал в данном случае какому-то официозу по цензурным соображениям, а на самом деле колебался в своих выводах о самостоятельности белорусского народа и его языка, либо боялся высказать их прямо[25]. На это нужно сказать, что ученый был последователен до конца и даже в то время, когда ни о каких цензурных запретах на “белорусский язык” не могло быть и речи, а именно в 1922 г., когда издавал свой последний том “Белорусов”, считал правильным взгляд, что “белорусская народность” есть “разновидности русского племени” и неодобрительно отзывался об отказе от слова “наречие”[26].

В качестве характерного примера своеобразного прочтения текста Е. Карского о белорусском языке можно привести высказывание из авторитетного учебного пособия 1984 г., написанного Л. Шакуном. “У XIX ст. выйшла вядомая праца Я.Ф. Карскага “Обзор звуков и форм белорусской речи“. (…) Да беларускай мовы Я.Ф. Карскі падышоў як да самастойнай славянскай мовы: “Беларуская мова павінна лічыцца самастойнай: савакупнасць яе характэрных рыс не паўтараецца ні ў адной славянскай мове”[27]. Достаточно ознакомиться с названным “Обзором” Карского, чтобы увидеть, что его слова вырваны из контекста автором пособия. В действительности ученый пишет в заключении своего исследования: “Различное место разные ученые давали белорусскому наречию среди других частей русского языка. В настоящее время по этому вопросу ученые разделяются на три лагеря. Одни считают белорусское наречие подречием южновеликорусского говора, другие – подречием малорусского наречия, третьи, наконец, признают его таким же самостоятельным, как и великорусское и малорусское наречие (отметим наличие столь разных точек зрения во время бытовавшего якобы великодержавного цензурного официоза – А.Х.). (…) Вообще при сравнении языков необходимо рассматривать их всесторонне, чтобы, увлекшись чертами сходства, не пропустить черт различия и не предположить ближайшего родства там, где есть только случайное совпадение, или же заимствование. А если так смотреть на язык, то и белорусское наречие должно считаться самостоятельным: совокупность его характерных черт не повторяется ни в одном славянском языке. (…) Представителем третьего взгляда является М. Максимович. Он видит в белорусском наречии отдельный язык, занимающий середину между великорусским и малорусским. (…) Конечно, не принимая белорусского наречия за отдельный язык, как это делает Максимович, и не придавая ему такого значения в образовании великорусского, какое приписывает ему Надеждин, нам следует присоединиться ко взгляду М.А. Колосова, по которому старинное деление русского языка на три части не может считаться решительно ошибочным. (…) Он так и говорит о месте белорусского наречия: “Это не есть одно из разноречий южновеликорусского наречия, а напротив того, отдельный великорусский говор, стоящий рядом с северновеликорусским и южновеликорусским, отличающийся от них некоторыми архаическими особенностями”. Приняв во внимание все вышесказанное, мы соотношение главнейших частей русского языка представим в следующем виде: русский язык распался на два наречия: великорусское и малорусское. Затем великорусское наречие разделилось на говоры: северновеликорусский, белорусский и южновеликорусский; белорусский говор впоследствии подвергся сильному перекресному влиянию малорусского наречия и польского языка”[28]. Из приведенного контектса видно, что Карский не разделяет мнение о самостоятельном белорусском языке, которое высказывал М. Максимович, он вполне определенно говорит, что белорусское наречие есть один из говоров великорусского языка, что позднее повторил и в I томе «Белорусов»[29].

Такие ключевые для этнологии понятия как “этнос” и “этничность” для обозначения особой общности людей и их самоидентификации не встречаются у Е. Карского, что в целом было характерно для науки его времени, однако ученый употребляет термины “племя”, “народность”, “народ”. Они не имеют у него четкого терминологического значения как в современной этнологии: племя – народность – нация. Например, Е. Карский нередко употребляет слова “племя” и “народность” как синонимы. Так в одном месте он пишет, что русские (восточнославянские) племена стали основой для отдельных народностей, в том числе и белорусской[30], а в другом месте именует великорусов, малорусов и белорусов тремя основными племенами русского народа[31]. Этнография в представлении исследователя описывает прежде всего культурный тип народа и особенности его быта, народ же – это объединение людей на основе общего языка, территории, культуры, исторической судьбы и психологии.

В своем изложении белорусской народной словесности Е. Карский объясняет свойственные ей черты особым историческим путем общества ее создававшего и теми естественными (природными) условиями, в которых протекала народная жизнь. Ученый находит в белоруской культуре наследие прежних эпох, начиная с индоевропейской древности и времен славянского единства. Восточная ветвь славян обособилась, затем распалась на племена, которые впоследствии дали начало русским народностям. Такова общая концепция. Что касается белорусов, то они происходят от племен кривичей, радимичей и дреговичей[32]. Однако, что представляли собой известные летописные “племена”? Сейчас в исторической науке высказывается много сомнений в том, что это были некие этнические общности, скорее территориальные объединения[33]. Не оставляет своим вниманием ученый и ранних контактов славян и балтов. Определенный интерес для историка представляет анализ Е. Карского гидронимии белорусских рек. Так речные литовско-латышские названия в Двинском и Неманском бассейнах носили крупные реки, а славянские принадлежали мелким, а в бассейнах рек Припяти, Березины, Днепра, Сожа и Десны славянские названия носили крупные реки, а некоторые мелкие – балтские названия. Отсюда ученый делает вывод, что балты в первом случае были более ранними поселенцами, а славяне пришли сюда позднее, когда главные реки уже были заняты, во втором случае взаимопроникновение шло наоборот[34]. Говоря о дальнейших исторических судьбах русских славян в западных областях Руси Е. Карский усматривает ранние белорусские языковые особенности в XII-XIII в. Начало белорусской народности ученый относит ко времени объединения всех западно-русских земель под властью литовских князей, т.е. к кон. XIV в. Однако уже в XV в. стало сказываться влияние польских обычаев, которое усилилось во вт. пол. XVI в. после заключения Люблинской унии. Брестская церковная уния 1596 г. способствовала распространению польского католичества и влиянию польской культуры на простой народ[35]. Е. Карский насчитывает для этого периода только 65 слов, заимствованных из польского в народную речь[36], но последующие исследования белорусских ученых показали, что эта цифра явно уменьшена, польские заимствования того времени составляют более значительный лексический пласт[37]. Далее Е. Карский указывает на такие важные вехи истории белорусского народа как последний раздел Речи Посполитой 1795 г. и упразднение Брестской унии на Полоцком соборе 1839 г., которые послужили усилению в белорусском крае русского элемента и ослаблению польского влияния. В частности, в разговорном языке были восстановлены церковнославянские эелементы, утраченные было во время польского владычества, а сама “белорусская народность и ее язык” на пороге XX в. испытали правительственные меры «к окончательному сравнению ее с господствующим классом населения», т.е. были причислены к титульной нации[38].

Характеризуя народную поэзию, отражающую народный быт, ученый указывает на большое сходство, порой доходящее до тождества, у трех частей русского народа – великорусов, малорусов и белорусов. Хотя временами они и вели изолированную друг от друга жизнь, что наложило свой отпечаток на народные произведения, когда малорусы и белорусы, например, не знают великорусских старинных былин, но “сходство очень близкое, например, в обрядовой поэзии, сказках, заговорах и под.”[39]. Говоря о белорусских народных произведениях и обычаях, Е. Карский отмечает их особенности и делает свои пояснения. “Например, великорусское племя знает очень мало колядок, тогда как малорусы и отчасти белорусы очень богаты ими. Песен купальских почти нет у великорусов; не так поэтичны у них веснянки, как у малорусов и белорусов, но у последних нет старин (былин)”[40]. Отчасти этому есть объяснение в более сильном влиянии Церкви в Московской Руси. В белорусских колядках и щедровках ученый усматривает ту особенность, что в них нет указаний на жертвенную обстановку (приношение в жертву козла), песен с припевом “Ой, Овсень!”, редко упоминается виноград, нет песен “подблюдных” с различными гаданиями о будущем браке[41]. У белорусов довольно бледно справляется Масленица, нет в это время кулачных боев и не возят разукрашенных деревьев или людей, изображающих масленицу, как это бывает у великорусов[42]. Весенняя обрядность также имеет у белорусов свои особенности. Название Пасхи “Великдень” было некогда повсеместным у русских славян, но постепенно было забыто в России. В продолжение Светлой седмицы в Белоруссии принято петь великодые или волочебные песни. Это – отличительная черта белорусов. Таких песен нет даже на Украине[43]. Празднование Купалы и купальская обрядность распространены у малорусов и белорусов больше, чем у великорусов[44]. Приводит Е. Карский также один из вариантов известной песни “Купалінка”[45]. Представляют интерес с точки зрения этнографии составленные ученым описания бытовой обрядности и песен белорусов при родах, сватовстве, похоронах, представляющими много параллелей с соответствующими традициями великорусов и малорусов.

Нельзя не признать, что акад. Е. Карский сделал очень многое для изучения языка, литературы и этнографии белорусского народа. Однако в годы белорусского возрождения маститый ученый оказался неугодным для новых лидеров. Одной из причин послужила его откровенная прямота и бескомпромиссность в оценке тех подходов к трактовке белорусской этничности, которые демонстрировали представители нового белорусского движения. Вот характеристика Е. Карского, написанная в заключение последнего тома “Белорусов” в 1922 г.: “Белорусское движение с самого своего зарождениря (Богушевич), как это отчасти было заметно и у некоторых старых белорусских писателей (Верыга, Кондратович, Коротынский) из поляков, в известном круге своих представителей (обыкновенно католиков) питало сепаратистские тенденции. Для того чтобы отвлечь внимание недальновидных читателей от главной цели своих стремлений, более умные вожаки движения прибегали к импонирующим средствам, могущим льстить местному патриотизму: пытались создать из белорусов особую славянскую, отличную от русских нацию; старались подчеркивать “славное прошлое” белорусского народа; выдвигали своеобразные особенности языка белорусского, избегая и преследуя название его наречием и видя в нем также не русскую разновидность. Не прочь были опереться на католическую религию и вспомнили унию, - словом, привлекали к делу все, чем, по их мнению, белорус мог отличаться от великоруса. Но этого было мало. В белорусах сильно заложены основы общерусской культуры: необходимо было их как-нибудь вытравить; средство для этого придумано настоящее – нужно было приняться за уничтожение русской школы. “У данным выпадку нам трэба карыстаць мэтодамі – руйнаванне расійскай школы і, наогул, расейскай культуры і будаваньне на гэтых руінах уласнай школы, утварэньне ўласнай культуры, устанавленьне панаваньня беларускае мовы” (Беларусь 1920, №10). Поступая таким образом, старались убедить всех, что стремятся к «незалежности», которая одна может, по их мнению, спасти Белоруссию от поглощения соседями; на самом же деле все мобилизовалось затем, чтобы скрыть истинный облик белорусской народности, убить в ней сознание принадлежности к русскому племени…»[46] В этой цитате ясно выражены собственные взгляды Е. Карского на белорусский народ. Его как ученого не могли не возмущать манипуляции в сфере языка и культуры, направленные якобы на возрождение этнического самосознания, т.е. все то, что впоследствии было охарактеризовано в этнологии как проявление инструментализма[47]. Ясно также и то, что акад. Е. Карский исходил в своей деятельности на ниве просвещения не из политических видов, а из целей изучить сами условия народной жизни, чтобы национальное возрождение совершалось не искусственным образом, а в соответствии с запросами и чаяниями самого белорусского народа.

26.01.11                                                                            Священник Алексий Хотеев