Теолог Ганс Кюнг о "папском абсолютизме"

В октябре сего года исполнилось пятьдесят лет с момента открытия Второго Ватиканского Собора, самого значительного события в истории Католической Церкви и западного христианского мира. Предлагаем вниманию наших читателей отрывки интервью опального немецкого теолога Ганса Кюнга немецкому радио. Он был одним из участников Собора, как и нынешний папа Бенедикт XVI. Запрещенный в преподавании за критику папства немецкий теолог делится своими соображениями о важности соборных решений и о трудности проведения их в жизнь. Кюнг стоит на платформе т.н. «модернизма», много говорит об обновлении Церкви. В Католичестве сейчас преобладает реакционное настроение. Его выразителем является священническое братство св. Пия X. Основатель братства архиеп. Марсель Лефевр, хотя и умер в мире с римским престолом, но сумел рукоположить четырех своих последователей без папской санкции в 1988 г., чем учинил раскол. В 2009 г. папа Бенедикт XVI признал это посвящение. Теперь в Римской Церкви все чаще раздаются голоса о нарастающей самоизоляции Церкви от общества. Папа, со своей стороны, во время последнего посещения Германии в сентябре 2011 г. заговорил об опасности обмирщения Церкви. Ей все труднее становится поддерживать диалог с секулярным обществом. Вследствие крупного скандала вокруг сексуальных домогательств духовенства, усилился процесс выхода из Католической Церкви. В Германии, например, в прошлом году, более 125000 человек объявили о своем выходе из нее. Этот шаг делается официальным образом со свидетельством приходского священника, чтобы прекратить плату церковного налога. Однако духовная власть, в свою очередь, запрещает отпавшим принимать таинства, выступать в качестве крестных при Крещении, возможно также и лишение церковного погребения. Эти явления свидетельствуют о нарастании глубокого кризиса в католическом мире. Не со всеми положениями, высказанными Гансом Кюнгом в интервью, можно согласиться, например, насчет устарелости вероучительных формулировок и документов церковных соборов. Критика папства сближает немецкого богослова скорее с протестантством, чем с Православием. Однако для того, чтобы быть в курсе современных процессов, происходящих в западном христианском мире, полезно выслушать и такую, не лишенную крайностей, точку зрения.

Только епископы, строго придерживающиеся официальной линии, могут рассчитывать на карьеру в Католической Церкви, говорит теолог Ганс Кюнг. Однако, по его мнению, «папский абсолютизм», при котором глава Церкви решает все вопросы морали, не сможет выдержать испытание временем.

 

Матфиас Гирт: Господин профессор, Вы являетесь последним здравствующим консультантом-теологом Собора, вместе с Иосифом Ратцингером, нынешним папой Бенедиктом XVI. Какие воспоминания у Вас есть о дне 11 октября 1962 года?

 

Ганс Кюнг: Это был для меня лично особенный день, т.к. ровно за восемь лет перед этим в крипте под базиликой святого Петра я совершил свою первую священническую службу. Так что у меня были особенные чувства, правда, относительно пессимистические, что касается самого Собора.

 

Гирт: Какое настроение превалировало тогда в Риме?

 

Кюнг: Настроение собственно в нашем кругу — немецких епископов и богословов — было очень пессимистическое, т.к., во-первых, курия заняла все посты: главы ватиканских ведомств возглавили соборные комиссии, секретари римских министерств сделались архиепископами, чтобы усилить курию, были изданы декреты, которые все мы рассматривали как совершенно непригодные. Тогда думали: что хорошего должно из этого получиться?

 

Гирт: Что же вы тогда делали с этим пессимистическим настроением?

 

Кюнг: Мы поддерживали друг друга, что не нужно мириться с этим, что нужно бороться. Но еще важнее была, конечно, церемония открытия, которая имело место тогда.

 

Гирт: А что особенного было в этой церемонии?

 

Кюнг: Она прошла с обычной ватиканской пышностью и хвастовством, и я вспоминаю лицо папы Иоанна XXIII. Оно выглядело очень сосредоточенным. Он произнес довольно традиционную вступительную речь, но то, что было добавлено непосредственно от него, это слова: «Существенный момент этого Собора — не дискуссия о том или ином положении веры в многословном повторении учения отцов Церкви, древних и новых теологов, это должно быть известно самому нашему духу и со всяким доверием предполагаться. Для этого не нужно проводить никакого Собора». Я подумал было о своем учителе в Папском Григорианском университете, который должен был бы скрежетать зубами, если бы услышал, что декреты были бы практически отложены в сторону. И тотчас последовала положительная трактовка. Согласно папе Иоанну, существенной задачей Собора является «проповедь веры в современных условиях и тем самым выход из интеллектуального, терминологического и религиозного гетто». Итак, это была целая программа, на которую впоследствии постоянно ссылались, и здесь почувствовался вдруг иной дух. Конечно, курию испугало то, что он тогда сказал.

 

Гирт: Было ли это знаменитое Aggiornamento (Обновление), которое хотел совершить Иоанн XXIII, какое значение имел его пятилетний понтификат для Католической Церкви в 20 веке?

 

Кюнг: Он для меня — величайший папа 20 века, потому что он преодолел период стагнации, которая в последние годы Пия XII стала очевидной. И он за свои пять лет достиг большего, чем многие папы за пятьдесят. Нужно сказать, что со времени Реформации и не было ничего настолько конструктивного, как эти пять лет понтификата Иоанна XXIII, собственно того, что он вместе с Собором достиг.

Он допускал также и ошибки: я бы указал на назначение префектов римских конгрегаций. Но он, конечно, дышал другим духом, действовал с помощью знаков, употреблял родной язык. Таким образом, он был харизматической фигурой, поступал с воодушевлением. В течение пяти лет у нас не было поляризации в Церкви. Позднее скажут, что Собор разделился, но он не разделился, пока был Иоанн XXIII, потому что он как пастырь шествовал во главе. Он не считал себя великим теологом, скорее душепопечителем для всей Церкви.

 

Гирт: В своих воспоминаниях вы говорите о том, что свобода каждого участника Собора была незабываемым переживанием. Как же эта свобода ощущалась в Риме тогда?

 

Кюнг: Да, это была настоящая сенсация. Начались выборы, и вот кардинал Ленар из Лилля попросил слова и держал речь, в которой протестовал против того, каким образом эти выборы были подготовлены. Участники Собора не захотели просто принять то, что курия поименно предписывала. Должны были состояться новые выборы, епископы должны были пользоваться полной свободой. Тогда услышали высокий, почти поющий голос кардинала Фрингса из Кельна. Он отчетливо заговорил об этом на чистой латыни. И то и другое вызвало бурный восторг среди епископов. Было замечено, что свобода вырвалась наружу, и Собор приобрел свою собственную индивидуальность.

 

Гирт: Одновременно вы утверждаете, что свобода на Соборе снова оказалась под угрозой.

 

Кюнг: Угроза заключалась в том, что Собор функционировал под механическим управлением курии. У нее были возможности постоянно вмешиваться и стеснять самого папу, например, что о проблеме целибата нельзя говорить, о расторжении брака было допущено лишь короткое выступление с восточной стороны и затем это было снова отложено. До самого конца велась постоянная борьба вокруг того, что мог говорить Собор. И соборное большинство, которое было подавляющим, снова увидело себя подверженным давлению меньшинства под механическим управлением курии.

 

Гирт: Сейчас вы обратились к различным документам и текстам. Какие решения Собора выглядят важнейшими с течением времени?

 

Кюнг: Я могу сравнить с тем, что мы ожидали. Во-первых, принятие того, что Реформация была важным событием, во-вторых, более внимательное отношение к Библии в богослужении, в богословии и во всей жизни Церкви. В-третьих, установление подлинного народного богослужения на народном языке в проповеди и литургии. В-четвертых, придание значимости мирянам в богослужении и приходской жизни. В-пятых, приспособление Церкви к различным культурам и диалогу с ними. И наконец, реформа внешнего благочестия. Это великие достижения, которые и сегодня позволяют Католической Церкви выглядеть совершенно иначе, чем ранее.

Если бы мы не сделали этого в 62-65 годах, мы бы не смогли выстоять революцию после 68 года. Это было бы страшно. В сущности, мы многое предприняли и таким образом смогли переработать в Церкви.

 

Гирт: Сегодня вы слушаете интервью недели с теологом Гансом Кюнгом. Господин профессор, весной вы отказались от приглашения на католический съезд в Манхейме, чтобы принять участие в его торжественном открытии, потому что при взгляде на современное положение Католической Церкви у вас нет ощущения праздника. Вы сказали, что это скорее повод для покаянных чувств или траурной службы. Почему?

 

Кюнг: Это были суровые слова, я знаю. Но я также знаю, что я сказал. Потому что годы после Собора в немецких диоцезах практически были посвящены именно тому, чтобы сделать такой праздник в принципе бессмысленным. Мы находимся в стеснительной фазе реставрации со времени польского папы, прежде всего, но также и немецкого папы. Она заключается в том, что, во-первых, обновления при всяком случае останавливают, а во-вторых, где могут, отступают, снова покровительствуя латинской мессе, потакая папскому абсолютизму, превращая епископов в простых исполнителей воли римской курии. Таким образом, все это доказывает мне: нет никакого повода для праздника, потому что мы в принципе на протяжении 50 лет не сделали ни одного шага вперед.

 

Гирт: Это означает, что проблемы, которые у нас есть сегодня, — таков ваш тезис — заключаются или в ошибочных выводах или отсутствии таковых из решений Второго Ватиканского Собора?

 

Кюнг: Именно так. Было ясно, что все, что Собор не решил, впоследствии станет долгой и жгучей проблемой. Причем я могу добавить, что есть проблемы, которые отчасти длятся столетиями. Действительно, если подумать, с какого времени у нас появился закон о целибате духовенства в Западной Церкви? С 11 века. Это уже архистарые проблемы. И мы думали, что мы сможем на Соборе это урегулировать, но, к сожалению, это удалось только наполовину.

 

Гирт: Когда по этой проблеме спрашивают епископов также здесь, в Германии, то некоторые (из них) разделили бы вашу точку зрения, пока говорят без микрофона. Но когда речь заходит о том, чтобы Преемнику Петра, как в свое время Павел «Петру открыто противостоять» (Гал. 2, 14), как об этом говорится в Новом Завете, тогда епископская решимость стремительно исчезает. В чем же дело?

 

Кюнг: Многие мои знакомые по немецкой коллегии стали епископами и кардиналами. Я полностью понимаю эту позицию и всегда считал, что если бы они это делали, было бы просто замечательно. Но система сразу после Собора ужесточилась, чтобы совершенно обеспечить епископский сан только верным официальной линии. Я сам получил из нунциатуры перечень вопросов, которые предназначаются для епископов во всем католическом мире. Там спрашивается: согласен ли он с законом целибата, с энцикликой Humanae vitae по поводу регулирования рождаемости, выступает ли он против посвящения женщин? И один человек из нунциатуры сказал мне, когда я спросил его: «Что же произойдет в противном случае?» Тот ответил: «Тогда ответивший на вопросы отрицательно вычеркивается из перечня кандидатов».

Таким образом было достигнуто то, что мы сегодня имеем совершенно безликий епископат. К этому ведет и то, что каждый епископ при посвящении в особо торжественной обстановке дает присягу послушания папе, хотя настоящее послушание может отдаваться только Богу. Если бы кто-нибудь и имел мужество как Павел Петру открыто противостоять, то это до сих пор не удавалось. Я написал письмо ко всем епископам в качестве такого же последнего теолога Собора как и Иосиф Ратцингер и представил в нем положение после пяти лет его понтификата. Ни один епископ не отважился послать мне свое согласие или отвод, хотя я многих из них знаю лично.

 

Гирт: Положение Католической Церкви в Германии в последние годы привело к выходу из Церкви многих людей. Этому особенно способствовал скандал с сексуальными домогательствами, который значительно увеличил число отпадших. Ответом немецких католических епископов на это стал Процесс диалога, в котором Католическая Церковь находится до сих пор. Во время последней встречи в Ганновере стало ясно, что несколько епископов в вопросе о повторном браке для разведенных стремятся к изменениям. Не это ли путь к обновлению?

 

Кюнг: Прежде всего, я хотел бы признать, что, конечно, есть епископы, которые видят проблемы и хотели бы изменения не только в вопросе о браке разведенных, но и в других вопросах. Но это только часть епископов. С процессом упомянутого диалога сразу распрощались многие под предводительством Кельнского архиепископа Майснера, настроенного в пользу курии. Они даже не приходят туда, у них есть прямая связь с курией и они препятствуют всему, что там должно быть принято, так что те епископы, которые принимают участие в дискуссиях, остаются в принципе беззащитными. Они стоят в обороне и говорят: мы просто хотим это пережить.

И люди, конечно, уже устали слышать, «это нам надо обдумать» или «это общецерковные вопросы». Общецерковные вопросы — это собственно римские вопросы. Только потому, что римская курия не хочет, должен закон о целибате сохранять законную силу и в Африке, и в Южной Америке, где положение дел гораздо хуже, чем у нас, где недостаток священников еще больше. Все это способствует ужесточению кризиса.

 

Гирт: Напротив, Рим постоянно настаивает, что кризис Церкви не есть знак структурного кризиса или кризиса веры. Нет это ли на очереди?

 

Кюнг: Уже есть кое-что на очереди. Но прежде пусть будет сказано, что даже в Германии есть теологи, которые считают, что это не церковный вопрос, а вопрос к Богу — так вот, у Самого Бога нет кризиса, кризис есть у Церкви, он препятствует тому, чтобы сегодня вообще можно было еще поддерживать позитивное отношение к Богу. Большие заблуждения в половом отношении и, прежде всего, желание это замять из года в год по всему миру по распоряжению римской курии, по распоряжению тогдашнего кардинала Ратцингера, конечно, очень поколебали доверие. И даже в этом отношении нельзя просто сказать, что это только кризис веры.

Кризис веры спровоцирован также церковной проповедью. Когда вы, например, посмотрите, я уж и не знаю, насколько тяжелый, Катехизис Католической Церкви, то, учитывая его размер, это не проповедь. Если вероучение нуждается в килограмме документов и т.д., во что нужно верить, это неприемлемо. Да и говорят об истинах веры в эллинистических соборных и средневековых теологических формулах.

Мы делали предложения привнести новый язык, вдохновленный Писанием, в вопрос, что значит сегодня быть христианином, и указывали, как это можно сделать, но епископы и папа это не приняли. А должно было бы быть изменение в смысле сказанного Иоанном XXIII: не нужно ничего, только повторять постоянно ту старую веру, которую мы знаем. Необходимо было бы сделать разве один шаг вперед. Это мало ощущается в современных епископских и папских проповедях.

 

Гирт: С Иосифом Ратцингером вас связывает долгая история. Вы подвигли его в свое время приехать в университет в Тюбинген. Позднее вы стали одним из его резких критиков. После его выбора папой вы имели с ним долгую беседу. И тогда было впечатление, что могло дойти до примирения и возвращения вам права на преподавание. Есть ли у вас объяснение того, что тогда послужило препятствием, что помешало достичь цели?

 

Кюнг: Сначала для меня не шла речь о возвращении Missio Canonica, права на церковное преподавание. Я с давних пор преподаю в университете Тюбингена, во всем мире признан как католический теолог, и не нуждаюсь, так сказать, в римском разрешении на перемещение. У меня есть международный паспорт, и я везде проезжаю.

Но я был, конечно, несказанно благодарен, когда мой прежний коллега Иосиф Ратцингер уже в качестве папы тотчас, как только я об этом попросил, согласился провести с ним продолжительный разговор. Мы разговаривали друг с другом четыре часа, дружественно, на одной высоте как прежде, и я, было, подумал, что что-то изменилось, все было как раньше, так сказать.

 

Гирт: О чем вы говорили?

 

Кюнг: Мы говорили, прежде всего, о трех вопросах, по которым у нас было довольно значительное согласие: во-первых, об отношении христианской веры к естествознанию, во-вторых, о диалоге между религиями и, в третьих, о необходимости общемирового морального кодекса.

Все проходило очень позитивно, и я надеялся, что он найдет выход, как отойти от этого анти-соборного духа, повернуть снова ко Второму Ватиканскому Собору и двигаться вперед. Но он, к сожалению, все более ориентировался на братство Пия. Он хотел выигрыша консерваторов. Почему? Потому что это было ближе его баварскому католическому сердцу.

Он, по сути, хотел бы восстановить старый чин литургии, облачается снова в прежнюю роскошь и чванство с золотым крестом, кучей драгоценных камней и т.д. Все это только внешние знаки того, что он опять пошел по тому пути. И затем, когда он еще начал присоединение этих схизматических епископов, которые были незаконно избраны, для меня было достаточно. Тогда я вынужден был открыто протестовать. У нас снова была переписка, но мы сегодня как две разные формы католического бытия, что понимает также и он. Одни — это люди соборно ориентированные, открытые для обновления, которые хотят идти дальше, и другие — привязанные к прошлому, которые более всего любят традиционную литургию, у которых взгляд обращен вспять.

 

Гирт: Видите ли вы какие-нибудь позитивные стороны его понтификата?

 

Кюнг: Он подавал кое-какие знаки. После неудачной речи в Регенсбурге он положительно действовал в Турции, снова провозгласил в Ливии те лозунги о диалоге между религиями, которые я поднял еще в 1967 году, также в Ливии. Итак, он принял это, что меня очень радует. Конечно, есть вполне позитивные пассажи в его энцикликах, например, прекрасные слова о любви, все это неплохо. У меня нет никаких враждебных чувств, напротив, я убежден, мы взаимно уважаем друг друга при всех наших расхождениях. Но я должен протестовать, когда он следует не Писанию, а средневековому церковному праву, когда он проводит решения не Второго, а Первого Ватиканского Собора. Это совершенно разные дороги и мы идем по ним явно не вместе.

 

Гирт: Вы, можно сказать, на протяжении всей своей жизни работали на Рим и курию. Что могло бы с вашей стороны способствовать компромиссу с другой стороной?

 

Кюнг: Я и теперь выгляжу довольно-таки готовым к компромиссу, не так ли? Я не отрабатывал ни на кого. Я горжусь тем, что семь лет учился в Риме и хорошо сдал экзамены. Таким образом, я омылся фильтрованной водой. Для меня это не был негативный период, и у меня нет антиримского настроения. Я знаю очень хорошо римский и итальянский менталитет. Он для меня достаточно симпатичен и иногда даже лучше, чем немецкий, т.к. худшие люди в Риме это те, которые приходят со стороны и настроены более папистски, чем сам папа.

Но это, конечно, не связано с гибкими компромиссами. Я имел личную аудиенцию у папы Павла VI в конце Собора, где он пригласил меня вступить в эту Церковь — он имел в виду Церковь в Риме. Тогда бы я, несомненно, сделал бы быструю карьеру как мой коллега Иосиф Ратицингер, которого он вторым предназначал для особого задания. Но я не могу так поступать, когда речь идет о том, следовать ли Евангелию или нет. Здесь нет каких-нибудь мелочей, о которых можно было бы спорить. Я готов к переговорам, но когда дело касается таких тем, в которых нелегко прийти к компромиссу, вроде должны ли мы допускать папский абсолютизм, когда кто-то думает, что он может стоять выше противозачаточных таблеток, выше всех вопросов морали. Этого просто не должно больше терпеть. Нет никакого компромисса в вопросе, может ли он делать утверждения, которые не могут быть ошибочными, что есть непогрешимость.

Я написал книгу: «Непогрешимый — это вопрос». На этот вопрос никто не ответил, хотя он был спровоцирован энцикликой Humane Vitae о противозачаточных таблетках. И по этому вопросу не смогли более дискутировать, после того, как не удалось осуществить действия против меня, потому что такие утверждения были формально против прав человека, поскольку не получили согласования с базовыми документами и т.д. Тогда они просто под покровом ночи и тумана отняли у меня право на преподавание. Это не приводит к тому, чтобы люди легче могли разговаривать друг с другом. Но это имело ту положительную сторону, что я мог перейти к новым предметам.

Я думаю, у меня не было бы идеи и о всемирном моральном кодексе, если бы я должен был и дальше преподавать догматику. И я был очень рад такому развитию, хотя оно было неожиданным для римской стороны. Я смог идти через служение единству Церкви к миру между народами даже до содружества наций. Я смог действовать в пользу ООН и ЮНЕСКО. Все это принесло мне много доверия, потому что то, что от меня ждут, это правды, безупречности, а не простого приспособления к мнениям вышестоящих.

 

Гирт: Но не было ли и такого времени, когда вы страдали в той роли диссидента, которую вам указали в Риме?

 

Кюнг: Да. Самыми тяжелыми были четыре месяца перед Рождеством в 1979 г., когда с апреля до сентября тянулось запрещение моей деятельности здесь, в Тюбингене, четыре месяца, самые худшие в моей жизни, когда я не знал, что со мной будет, должен ли я ехать в Карлсруэ, чтобы объявить свободу своему преподаванию, или оставаться здесь, или ехать в Швейцарию, где мне предлагали должность в Цюрихе и т.д. Итак, это было тяжелое время. И я не хотел бы скрывать, что это поставило меня на грань психического истощения.

Однако я пережил все это. И после того я смог действовать с новой свободой и осуществлять собственную исследовательскую программу. Я смог спокойно готовить одну книгу за другой, так, что даже Иосиф Ратцингер теперь очень жалеет, что он не написал столько книг и думает уже в новом качестве папы писать еще книги. Нет хуже, когда пренебрегают обязанностью церковного управления, чтобы писать книги. Для этого ему надо было оставаться профессором. Это я принимаю с юмором, и что касается меня — с удовлетворением.

 

Гирт: Вы высказали в нашем разговоре некоторые пожелания. Иногда сложнее сделать конкретные предложения, чтобы улучшить ситуацию в Католической Церкви. Имеется ли что-нибудь вроде концепции реформ от «мистера Кюнга»?

 

Кюнг: В сущности речь идет о том, чтобы мы снова больше уделяли внимания христианской миссии и спрашивали не о том, что говорит церковное право, папа, собор, но о том, что сказал бы и сделал Сам Христос-Назарянин, если бы Он был здесь. На Петровой кафедре также должно бы исповедовать, что на ней стоит преемник Иисуса. И тогда, я уверен, заметят, как велико отличие современной иерархии с ее роскошью и процессиями от Назарянина, от первого папы — если уже его так хотят называть — от Петра. Итак, самое главное — сосредоточиться на первоначальном свидетельстве, как оно представлено в Библии, и одновременно держать открытыми глаза на то, что Иоанн XXIII назвал знаками времен. Знаки времен мы должны уметь читать.

Таким образом, можно было бы начать по всем пунктам. Хватило бы и одного знака, чтобы снова принести Церкви радость, больше надежды, если бы, например, сделать один шаг в вопросе церковного развода или в каком-нибудь другом. И еще на одно я надеюсь, что Ратцингер, который стар, так же, как и я, и приближается к своему концу, как и я, сделает положительный знак, который оставит о нем лучшее воспоминание.

Перевод и аннотация: священник Алексий Хотеев.

 

Источник: http://www.dradio.de/dlf/sendungen/idw_dlf/1883585/